Представитель «золотой молодежи» Зура Мамацашвили из Тбилиси становится виновником гибели человека и хочет ответить за свой поступок, несмотря на попытки отца его выгородить. Подростковая драма в эстетике «синема-веритэ» и с нотками «кино морального беспокойства».
Комментарии и библиография
Славу грузинскому кино 1960–1980-х составили разнообразные притчи: то медитативные, то гротескные, то напряжённо-символические. Тем непривычнее смотрелась на этом фоне публицистическая драма Ланы Гогоберидзе «Когда зацвёл миндаль» (1973), с ходу выдвинувшая своего автора в первые ряды национальной кинорежиссуры. (И это после полутора десятков лет добротной, вполне успешной работы в профессии.) Дочь репрессированных в 1937-м партийного функционера и первой грузинской женщины-режиссёра стала восприниматься прежде всего как художник остросоциального звучания. Именно в этом качестве она утверждала себя и в дальнейшем. По воспоминаниям современников, многие специально ходили смотреть самый известный её фильм «Несколько интервью по личным вопросам» (1979), чтобы собственными ушами услышать реплику: «Неужели уже появились люди, которые перестали бояться?» (См.: Эппле Н. Неудобное прошлое / Н. Эппле.— М.: Новое литературное обозрение, 2021.— С. 449.)
Однако история про пагубность вседозволенности, которая приводит юного представителя золотой молодёжи на папиной «Волге» к трагедии, и тогда не впечатляла сама по себе особенной глубиной. Она, конечно, приобретала особую актуальность в связи с приходом к руководству Грузией — как раз в период работы над картиной — Эдуарда Шеварднадзе, объявившего войну коррупции и протекционизму. И всё же наглядная, всеми ощутимая (но до конца не осознаваемая) значительность работы Ланы Гогоберидзе заключалась в ином. Гибель друга по вине героя происходит в предпоследней части фильма — и это уже развязка трагедии. Но действие развёртывается в её предощущении. Оно — в беспокойных, нервных с первых же кадров ритмах музыки Гии Канчели. Оно в тревоге, отсвет которой то и дело ложится на прекрасные, одухотворённые (и чем далее, тем мучительней сосредоточенные) лица юных актёров: Тинатин Варданашвили, Георгия Пипии и, конечно, главного героя Зуры в исполнении Зураба Кипшидзе — чего в его лице не найдёшь, так это и тени самодовольства «золотого мальчика».
Эстетика тут, казалось бы, из 1960-х, с их документализмом, приобретающим у Гогоберидзе шарм «синема веритэ». И персонажей мы обнаруживаем плывущими в весеннем уличном потоке, весело перекликающимися друг с другом — классический зачин «молодёжного фильма». Но крупные планы лиц по мере движения сюжета вытесняют из кадра цветущую весеннюю среду: герои уходят в себя. Правила, которые внушают детям и по которым живут сами «сильные мира сего», вроде отца Зуры, настораживают детей и беспокоят.
Трагическая вина главного героя — в оттягивании назревшего бунта на протяжении фильма. Как и его друг и возлюбленная, он не принимает этих правил, но мучается нерешительностью едва ли не гамлетовской. (Принца Датского актёр потом сыграет в кино — в «Житии Дон-Кихота и Санчо Пансы».) Не потому ли сцена решающего катастрофического объяснения с возлюбленной неожиданно напомнит диалог Гамлета и Офелии? Злость на себя из-за недостатка решимости уйти из-под власти отца он переносит на самых близких ему людей. И рушит, по сути, их судьбы. Только убедившись воочию в гибельности этого пути, Зура наконец делает своей выбор. Так молодёжный фильм 1960-х превращается в «кино морального беспокойства» следующего десятилетия.
Евгений Марголит
историк кино, главный искусствовед Госфильмофонда России
