Я счастлив на встречи.

Актер и продюсер Алексей Гуськов рассказывает о своей работе в фильме КОНЦЕРТ.

 

Записано Еленой Квасовой-Дюффорт (Kinoglaz.fr), май 2009 года, Москва

▪ ▪ ▪ ▪ ▪ ▪ ▪

© Guy Ferrandis

 

В России Вы один из самых известных на сегодняшний день актеров, а западный зритель впервые увидит Вас в фильме Раду Михайлеану Концерт (Le Concert, Radu Mihaileanu, Les Productions du Trésor), который выйдет на экраны осенью этого года. Это первый Ваш опыт работы с западным режиссером ?

Нет, у меня уже был опыт. В 1989 году режиссер Энтони Пэйдж (Anthony Page) снимал фильм Чернобыль, последнее предупреждение (Сhernobyl : The Final Warning, 1991, TV). Там тоже было много русских актеров. Это был первый опыт и первое удивление, потому что мы все, русские, исполняли роли не очень симпатичных парней. Потом, после 1991 года, когда у меня появились такие картины как Жертва для императора и Волкодав, мне также предлагали эпизоды. Но они настолько были ужасны, так я наелся всего этого « бандитско-убегающего » в России, что ехать еще куда-то, ну как это сказать, воспитание что ли не позволяло. Выпуска 1983 года Школы-студии МХАТ, еще советского времени, когда в нас вкручивали винтиками и вбивали гвоздиками, что искусство нужно нести – это я говорю с улыбкой и Вы улыбаетесь, - нужно соответствовать… Хотелось, чтобы кроме зарабатывания деньги, было еще и интересно.

Возвращаясь к Концерту, я был на сто процентов убежден, что никто никогда не даст мне сыграть такую роль. Потому что за все эти годы в кинематографе у меня уже наработан некий имидж. Я пытаюсь изменить его такими фильмами как Рагин, Отец, но в основном меня зовут на роли « громких » мужчин. И, чтоб я исполнил роль белого клоуна - а, в принципе, здесь же это абсолютно белый клоун - и огромное количество российских актеров, моих коллег, моего возраста это делает замечательно… Я, когда почитал сценарий первый раз, сказал агенту, это невозможно, забудь. Мне очень нравится сценарий, но забудь и даже не связывайся. Он мне говорит, ты знаешь, они настаивают, хотят встретиться. Я говорю, хорошо, я приду.

Это было практически за два дня до их отъезда из Москвы. Я вошел в темную комнату, там стоял человек, похожий на д’Артаньяна, с опущенной головой и молчал. Мне шепотом переводчица сказала, можно завтра, сегодня не получится, - я даже не знаю, что там было. Я говорю, ну смотрите, я наверное не нужен, не приду. Нет, нет, нет, вас хотят видеть. Я опять пришел, думал минут на пятнадцать, двадцать. Закончилось все тремя часами очень интересного общения, мы вас снимем на камеру, почитали ли вы сценарий, а вот так, а вот так. Я говорю, мне никто не сказал, что нужно готовить французский текст, я никогда не учил французский. Кроме « c’est tout » я не знал ничего. Там была транскрипция на русском, я говорю, дайте мне хоть несколько дней, мне нужна хотя бы ночь, если хотите, чтобы я что-то произнес. И на следующий день опять это было на протяжении трех часов, присутствовал уже продюсер Ален Атталь (Alain Attal, Les Productions du Trésor). Раду сидел рядом И первый раз я понял, что этот человек ловит нюансы моего существования, ему важно не только, как я говорю, но и то, как я существую в паузе. И это в принципе то, что говорит Герман, то, что говорили ушедшие мастера, что у актера выразительна спина, у актера выразительны глаза, актер молчит убедительно, с ним происходит что-то. Это не то пространство, которое сейчас мы имеем, разговорно-убегающе-догоняющее, это некое иное пространство, когда тебе нужно включать другие свои ресурсы.


Скажите, а когда Раду попросил Вас прийти на кастинг еще раз, на следующий день, он знал, что в России Вы звезда и что в Вашем случае кастинг вообще, как правило, не проводится ?

Нет, он чем-то был занят, он даже не знал, что я пришел, он был чем-то загружен. Да и это слово звезда, ну какие мы звезды… Звезда это несколько другое, я звезд видел. Уровень истерии газетной, уровень пиара, вложенного в этих людей, потому что они должны приносить кассу - у нас нет этого института. Мы … « покрываем территорию », это так, из смешных оборотов. Я работаю. Если я со студентами, например, работаю, им абсолютно наплевать, звезда ты или нет. Во мне этого нет.


Я слышала, что в одной сцене Вам пришлось сделать 14 дублей ?

Это был день переломный. У меня был переломный день шестого июня, потому что я первый раз дирижировал и первый раз сыграл с директором театра ну совершенно несвойственную мне по природе сцену. Мне надо было собраться, первый раз отдирижировать, сделать то, что я никогда не делал в жизни. Я не знаю, что такое ноты, я должен был брать уроки. А там же классика, Чайковский. Я в свое время читал, как боялся дирижировать оркестром великий Иннокентий Смоктуновский, когда ему надо было играть Чайковского, как он готовился.. Я много чего почитал. И я сам был с потными ладонями. Шестое июня был для меня показательный день, все ребята подошли, все стали смотреть на нас, улыбаться. Потому, что мы для них - ну как для меня индийские актеры в Болливуде.
Нам надо было снять около двух часов рабочего материала. Этот материал должен был идти под титры, там оркестр, мое дирижирование и первый эпизод, до уборки, первые пять минут картины. И я помню, как я первый раз увидел у очень тактичного, у очень внимательного, душевного Раду Михайлеану, проявление стресса. Он не был резок, он был взгневлен. Невероятно. И иногда он даже не видел, что делалось действительно, то, что он просил. Это не ошибка актера, а неправильный ракурс, оператору нужно время подсветить, музыканты - непрофессиональные артисты, им нужно объяснить, терпение нужно. Я подошел к переводчикам и спросил, как уменьшительно-ласкательно будет Раду. Они говорят, не знаем. Потом подошли к его первому ассистенту, Оливье Жаке, а он говорит, я слышал, как отец один раз называл его Радуку. Я к нему подошел сзади, знаете, как в детской игре, закрыл ему глаза и сказал : « Радуку, don’t worry ». Он рассмеялся. Рассмеялся и дальше мы оставшиеся четыре часа уже работали тоже быстро, но без стресса, без нервов.
Это, конечно, редкое качество, быть диктатором - а он абсолютный диктатор на площадке – и, все-таки, определенным образом учитывать человеческие слабости, уметь их сглаживать, уметь объяснять свою диктатуру, свой перфекционизм. Так сложить работу, что режиссера все-таки не ненавидят. Обычно, при таком поведении, диктате режиссера, - а у меня много картин в послужном списке, - в финале съемочного периода мысль, вот лучше бы его не видеть больше никогда. Но, если результат положительный, при правильном кастинге режиссер в тебе открывает то, чего ты не знаешь. Я этому парню буду благодарен долго, так как был благодарен Александру Наумовичу Митте в свое время, много лет назад. Структура его поведения… вот оно заводит. Вот так, как он не щадит себя, хочется сделать что-то необычное. Его поведение, его космополитизм, потому что он абсолютный космополит, безусловно. Его любовь, абсолютно вненациональная, в принципе к людям. Его неприятие, потому что, если он не принимает, этот человек не принимает навсегда. Его вот эта бескомпромиссность…. В общем, я действительно счастлив, « je suis heureux ». Потому что даже то, что мне может в нем не нравиться, например, какая-то абсолютно своя система координат, в фильме он же посмеялся над всеми, по поводу своей культуры, славян, американцев, над французами. Незлобно, с любовью человек это сделал. Но даже при его желании, очень сильном, склонить на свои позиции, обратить в свою веру, даже его такая завиральная идея, она все равно вызывает у меня уважение. Она не вызывает у меня неприятия, потому что бывает ведь, ну не принимаю, не хочу.

А возвращаясь к 14 дублям, это тоже был переломный момент. Русские актеры ведь приучены ко второму, третьему дублю. Выслушиваешь режиссера, репетиция, пристреливаешься, первый дубль как-то, второй, третий, все, закончили. А крупный план это, что говорить, это проблема света или еще чего-то. И несложная в общем сцена, не та, в которой я веду, мы в жарком помещении, зажаты. И у меня четырнадцать крупных планов ! Состоящая из двух слов фраза: « а ты, тридцать лет назад » и « ты был великолепен » … четырнадцать дублей… Я выскочил после последнего дубля и минут двадцать они меня не трогали. Ну все живые люди, все все видят. Я выкурил наверное сигарет пять за эти двадцать минут, потом сделал так уха, уха, уха, фу, фу, фу, потом была перестановка, я подошел к Раду и сказал, можно тебя на минуту. Пожалуйста объясни мне смысл стольких дублей, иначе мы не поймем друг друга, а нам еще с тобой дальше работать, зачем. Мы подошли к playback-у. Он мне говорит, общий перфектный дубль для двух фраз – второй. Я говорю, так, зачем остальные? Он говорит, подожди, а вот ты знаешь, по роли, эта боль уже тридцать лет в тебе сидит. У нас это двадцатая минута в картине и если мы не увидим этой боли, то мне надо будет резать тебя и уходить на другого героя. И первая часть фразы, посмотри, лучшая - это шестой дубль. Я говорю, да, ты прав. Он говорит, а если мне нужна вторая часть фразы, « ты был великолепен », тогда это одиннадцатый дубль. Я ему говорю, Раду, сволочь, а зачем еще три? Он говорит, а я просто не мог остановиться.
И вы знаете, я так же рассмеялся, как вы, и оставшиеся пятьдесят дней я играл в игру с Осеан, это ассистент по фокусу оператора Лорана Дайана (Laurent Dailland) и с Лораном. Мы просто спорили на один Евро, сколько дублей сделает Раду. После репетиции я поворачивался и говорил Осеан - « cinq », Осеан говорила – « sept », Лоран - « neuf » и дальше, в зависимости от того, сколько делал дублей Раду, пять, семь или девять, кто-то выигрывал. И Раду про это узнал буквально за несколько дней до окончания съемочного периода.


После фильма Вы начали учить французский и сейчас уже говорите по-французски. Как Вы объяснялись с Раду во время съемок, по-английски или все время был рядом переводчик ?

Трудностей типа lost in translation у нас не случалось, мы их быстро решили. Сложные какие-то вещи говорили через переводчика. Но последнее время на съемках ему можно было просто подойти ко мне, посмотреть в глаза и мы уже понимали друг друга. Это всегда так происходит в больших работах. Ну, а после того, как я взял машину и на три дня выходных мы с семьей съездили в Бретань, после французского GPS, я уже начал понимать и оператора. « Tourner à gauche, tout droit, à droite. S’il vous plaît, à gаuche, merci... »

Есть ли разница в работе французских актеров и русских ?

И немцы, а с ними я работал плотно на Рагине, и французы, весь наш русский кинематограф называют театральным. Они имеют ввиду очень большое опирание на слово. Количество информации в двадцатом веке, свалившееся на людей, оно адское. Человек сейчас, он очень быстро ее схватывает. А мы все еще остаемся в культуре и в системе ординат великой русской литературы девятнадцатого века. Скатились к каким- то говорящим головами, очень много гримасничанья. И очень сетуем, что мы не вкручены в этот кинопроцесс, хотя бы в европейский. Темп, ритм внутренний существования западного актера выше как минимум в три раза чем у любого славянина. Это связано с изложением материала, с количеством информации, выдаваемой на квадратный сантиметр фильма.
Я работал с Франсуа Берлеаном (François Berléand), он потрясающий партнер. Он выхватывает текст, выслушивает режиссера, что должно произойти и дальше текст идет отдельно от того, что с ним происходит. Они все так работают, это и есть современный способ существования.
Еще современный способ существования, еще один вывод, к которому я пришел, это, если у актера сцена гневливая, то он должен быть страшно яростен, а если она у него нежная, то страшно нежен, до предела. То есть, перестать делать такие плавные синусоидальные переходы. Это мозаичность в существовании. И тогда получается крайне интересный и глубокий человеческий характер.


И у Вас, как у русского, не было сложностей, чтобы войти во французскую съемочную группу? Там ведь тоже практически никто до этого момента с русскими не работал.

Нет. Могу сказать только, что в первый период съемок я видел очень пристальное внимание к своей персоне, как я делаю, что я делаю, ловил взгляды. Они наблюдают, как человек входит в кадр, они наблюдают, что человек спрашивает у режиссера, они слушают. Капризный или не капризный, как.
У Раду есть группа, сложенная из людей, которые любят его творчество и не первую картину с ним работают. И конечно они все, что радует, заточены на результат. Я привык к тому, чтобы чуть-чуть помогать оператору, вот так повернуть голову, а вот так не поворачивать. Привык помочь фокуснику, чуть-чуть не болтаться вперед и назад. И я спрашивал ребят, может, мне поаккуратней ? Они говорят, вы что, с ума сошли? Работайте и все. Вы работайте, а мы все сделаем. Мне нужно было открывать коробочку с бутербродом и вываливать туда горчицу и кетчуп - семь репетиций, пять дублей. Семь или восемь пакетиков горчицы, кетчупа и коробочка. Так вот, когда на восьмой раз ассистент по реквизиту мне коробочку поставил под тем же углом, как он стоял с первой репетиции и так же лежали пакетики, я сказал, можно я вам пожму руку. Он с перепуганными глазами спросил, что что-то не так, я говорю нет, все ТАК. И это меня удивляет.
Они выжимают из тебя все, они выпивают из тебя всю кровь, но обеспечивают тебя всем, только работай. Жарко - принесем вентилятор, кофе, чай - пожалуйста. Конечно, я был актер - принципал, понятно. Но такой культуры все равно у нас нет. У нас с тобой будут дружить, это наша ментальность. Даже прикрепленный человек будет с тобой дружить. А там нет. Пока ты с кем-то не заговоришь, он будет молчать. Просто делать свою работу.
Я не во восторге, не в коем случае, я думаю, что это просто культура. Годами сложенная. Если бы у нас не было этого разрыва, перестроечного, когда во время перестройки снимал кто кому не лень, и огромное количество кадров потеряли, и преемственность, то, вероятно, у нас бы это тоже сохранилось. Потому что я помню, я слышал легенды, как снимал Бондарчук. Вы посмотрите Войну и мир, тогда никто так еще не делал.

Но Вы же ответили им таким же профессионализмом. До начала съемок Вы четыре месяца учились дирижировать.

Это очень было важно для меня. Они ведь совершенно нас не знают, не знают нашей школы. Мы говорили об этом с ребятами, с коллегами, с Анечкой Каменковой. В грязь лицом не хотели падать. Я не занимался ничем другим. Это действительно - когда все посвящено одному.
Опять, вернувшись к « звезде », я хочу повторить, то что всегда говорю съемочной группе. Говорил это и французам, они сначала не поняли, долго переводили. Кино есть по ту сторону света и по эту сторону света. По эту сторону света находимся мы, актеры, а по ту - съемочная группа, режиссер, оператор, костюмеры, гримеры, все. Поэтому я говорю, что звезда делается благодаря им. И отсутствие звезды тоже делается благодаря им. Это коллективный труд. Мне хочется упомянуть и других режиссеров, с которыми я работал, и Гошу Шенгелия, и Андрюшу Либенсона, и Джаника Файзиева, и Абая Карпыкова. Я со всеми ребятами остаюсь в толерантных отношениях. И, если я называю их с теплотой, то, значит, мне бы хотелось продолжить это общение.
Я счастлив на встречи. Наверное поэтому мне встретился этот французско-еврейский румын. У меня огромное уважение перед Раду. Даже, если не хочется как-то сильно-шибко восторгаться... У каждого актера есть свой человек, который даст тебе пинка под зад так, что ты делаешь три кувырка вперед и еще сальто-мортале обратно.
Потому что Господь Бог дарит нам подарки. Мы их промахиваем или получаем, мы или готовы к ним или не готовы. Но он обязательно дарит нам подарки. А важно угадать свои возможности. И иметь желание их разведать. Вот это самое интересное, А все остальное скучно.


Вы не только актер, но и продюсер. Когда Вы работали над фильмом Концерт, это Ваше качество востребовано оказалось ?

Французы - смешные парни, да и немцы такие же, австрийцы. Они давно живут в Европе, для них получить визу в течение часа или двух - это в норме правил. Например, во время съемок Рагина, решение вопроса о том, чтобы в центре Вены снять с памятника сетку, повешенную из-за голубей, потребовало согласования трех министерств, но произошло в течение трех часов. И после получения соответствующей бумаги больше ничего за этим не следовало. Не следовало ни хождения в УВД района, ни разговоров с неким там еще человеком, потому что нужна еще и его виза, ни с дворником, который будет там мести и говорить, живо отсюда, мне никто ничего не сказал. То есть, вот этих вот примет бывшего соцлагеря не было. А у нас же все это в России остается. И согласование о получении разрешения на переделку двух « Газелей » под « Скорые помощи » не значит, что ты можешь вывести их уже переделанные, уже с бумагами, в Румынию, с обратным ввозом в Россию через месяц.
Они все исполняют по букве закона, как они привыкли у себя, и очень самонадеянны, и думают, что у нас это тоже так. А у нас - решение власть придержащих структур ничего не значит, все решается на уровне дворника где-нибудь. На уровне человека, который сетку снимет или повесит, потому что это же он ее вешает, а не в министерстве. Вот они с этим и столкнулись.
И да, конечно же, если я каким-то образом мог помочь, я это делал. Это не нарушение закона, это необходимо, это связи.
Наверное, в итоге моей продюсерской деятельности так уж сложилось: если я работаю, то я работаю на результат. Потому что формула « деньги кончились, позор остался » - она для меня пока актуальна. Пока мне хочется во всем участвовать и говорить, что я сделал все.

Как продюсер, можете ли Вы дать совет западным группам, которые хотели бы снимать в Москве ? В Москву мало приезжают снимать. Наверное, для того есть свои причины…

Во первых, работать не с людьми, которых им кто-то посоветовал. Надо все-таки смотреть, что человек сделал. Не то, о чем он говорит, а что он сделал. Это же не так сложно посмотреть, какой у него послужной список, реальный. Профессия продюсера для России новая. Не падать на должности, а поглядеть на работу.
Во вторых, начинать не с денег, а начинать с идеи. Потому что русские пацаны такие, что они расшибаются в кровь и находят деньги, « l’argent ». Надо, чтобы это было интересно и им, и чтобы это было интересно нам. Но это, конечно, самое сложное. Я говорю очевидные вещи.
А когда ты уже работаешь здесь, то учитывать не право шведского королевского арбитражного суда, а законы хозяйствования в России. Пятьсот пятнадцать раз пойти, проверить, узнать. Это нормальная ситуация, нормальная практика. А если все делать с наскоку, с повороту и с перелету, то так все и будет. Будут и цены выше, чем в Париже, в пять раз. Потому что все нормальные люди, все хотят заработать. А, может быть, попросят и в десять раз больше.

Есть ли у вас в настоящий момент проекты копродукций ?

У меня готовится копродукция с Германией, это история последних дней войны, 1945 год, режиссер Ахим фон Борриц (Achim von Borries). Он же соавтор сценария. Я буду заниматься этой копродукцией и буду одним из актеров-принципалов.
Надеюсь, что мы пройдем кризис и сделаем эту работу, Германия - Россия – Украина. Говорю я это с тревожным чувством, потому что сейчас у нас везде сокращения. Но есть сценарий, отклики на него хорошие, это главное. Хотя это кропотливый труд.


Последний вопрос. Говорят, что Вы – любимый актер Владимира Путина. Правда ли?

Я не знаю. Это надо спросить у Владимира Владимировича. Это такие байки пошли, которые пустила Рената Литвинова после вручения Государственной премии за Таежный роман. Нас там было несколько актеров, вручали автору сценария, Митте, оператору. Вручали по алфавиту. Буква Г - четвертая, вызвали меня, я пошел. И Рената, со свойственными ей юмором и непосредственностью, сказала, ну все, теперь у Гуськова будет все в порядке, вы видели, как Путин улыбнулся, когда он к нему подходил. То есть, это байка, пущенная Ренатой Литвиновой. Но поскольку Владимир Владимирович премьер-министр, а страна у нас все-таки византийская, если он обратит внимание на мои проекты и что-нибудь скажет, мне было бы легче работать. Будем надеяться.